Читать интересную книгу Любовь… любовь? - Стэн Барстоу

А теперь вот она снова говорит о любви, а мне казалось, что в этом смысле мы с ней уже давно поставили все точки над i.

Я знаю — она ждет, чтобы я ей ответил, но я не в состоянии бесстыдно лгать ей в глаза. А как я могу сейчас, после того, что только что было, сказать, что не люблю ее? Разве она поймет, разве я сумею объяснить ей все, что я чувствую? Да я сам был бы рад, если бы кто-нибудь помог мне разобраться в себе! К тому же женщина едва ли может чувствовать то, что чувствую я, по-видимому, женщины устроены в этом отношении иначе, им непременно нужно, чтобы была любовь.

Но она задала вопрос и ждет ответа.

— Не знаю, — говорю я.

Она молчит. Потом спрашивает:

— Ты любишь другую девушку?

— Нет. — И это тоже отчасти ложь, хотя, с ее точки зрения, я сказал истинную правду — ведь, задавая свой вопрос, она, конечно, не имела в виду женщины, которой я даже никогда не видал, которая не существует в действительности, а только в моих мечтах.

Мы лежим на моем плаще под деревьями в самом глухом углу парка, куда не заглядывает никто, кроме влюбленных парочек. Вечер на редкость хорош. Теплое солнышко пробивается сквозь листву, и на траве вокруг нас шевелятся узорные тени. С вершины холма я гляжу вдаль, а Ингрид, словно прочтя мои мысли, неожиданно говорит:

— Ты помнишь тот вечер, когда мы сидели там внизу на скамейке, помнишь, что ты тогда сказал?

— Да… помню.

— Ты тогда правду говорил, Вик?

— Вероятно, правду, иначе зачем бы я стал это говорить. Я был очень взволнован тогда.

— Тогда ты говорил правду, — говорит она. — Я знаю, что это действительно было так. Тогда ты хотел видеть меня не просто ради того, чтобы чего-то добиться, верно ведь?

Она говорит это слишком напрямик, и я чувствую, что краснею. Одно дело думать про себя, что ты скотина, а другое дело, когда тебе об этом говорят в лицо. А главное — ведь на самом-то деле я вовсе не такой. Нет, я не скотина. Я не хочу поступать подло ни с ней, ни с кем бы то ни было. Я не хочу ее обижать. Но ведь она сама хочет встречаться со мной. Разве не так? И ведь это она сама все затеяла. Разве не она?

— Я бы никогда не зашел так далеко в тот вечер, если бы ты не дала мне понять, что ты этого хочешь.

— Дала тебе понять? — говорит она. Как же это я дала тебе понять?

— Ты целовала меня так… Ну ты знаешь. Я даже твой язык чувствовал. И я считал, что ты даешь мне понять…

— Я не знала, что это имеет такое значение. Я просто хотела поцеловать тебя как следует… Ты, значит, все это время думал, что я слишком доступна.

— Нет, я этого не думал. И тогда я этого не думал и теперь не думаю. Я… Ах, не могу я тебе этого объяснить. Просто не могу — и все.

Знаю, что она любит меня, и мне хочется сказать ей, что именно в этом-то и вся разница. Но как можно сказать такую вещь? Ведь это значит, что я черт те что о себе воображаю. А тогда и подавно получится, что я просто хотел воспользоваться.

— Ты ведь не веришь тому, что наболтала в тот раз про меня Дороти, правда, Вик? Ты ведь не думаешь, что я встречалась так с кем-нибудь еще?

— Нет, конечно нет.

Меня это не слишком волнует, по правде говоря. Ни секунды не сомневаюсь, что я не единственный парень, который лазил к ней под юбку, но, быть может, дальше у нее с ними дело не заходило. Ведь она должна была бы вообразить, что влюблена в этого парня по уши, чтобы ему все позволить. Такая уж она девчонка.

Она обхватывает меня за шею и притягивает к себе.

— Ты ведь знаешь, что я люблю тебя, Вик? Ты мне нравился еще до того, как мы начали встречаться с тобой.

Просто удивительно, как все в этой истории выглядит теперь совсем по-другому с самого начала. Конечно, я сейчас должен поцеловать ее, раз она говорит мне такое, но только для меня это ничего не меняет, весь ее заряд пропал даром.

Мимо холма неподалеку от нас проходит какая-то парочка, и я говорю:

— Пошли, пока сторож нас не прогнал.

— А чем мы ему помешали?

— Да все равно уже поздно.

Она садится, достает из сумочки пудреницу, губную помаду и расческу и начинает прихорашиваться. Я лежу, наблюдаю за ней, и мне хочется, чтобы она побыстрее закончила эту волынку и мы могли уйти. Я все-таки не в состоянии этого понять. Ну просто никак не могу понять, что такое происходит с человеком, отчего все вдруг так меняется! Она застегивает все эти свои молнии и крючки, и я привожу себя в порядок тоже, и мне до смерти не терпится, чтобы она наконец встала и мы могли смотаться отсюда.

— Как идут дела у вас на заводе? — спрашиваю я, чтобы что-нибудь сказать, когда мы направляемся на конец к воротам парка.

— Да все по-старому.

Мы подходим к воротам, отсюда ей идти домой по шоссе, а мне обратно, вдоль ограды парка. Она смотрит на меня и ждет, что я ей скажу, и я это понимаю.

— Можно звонить тебе на работу?

Она кивает.

— Лучше, всего в обеденный перерыв. Минут двадцать второго, когда мы уже возвращаемся из столовой.

— Эти дни у меня будет довольно много дел. А на следующей неделе я тебе позвоню, не знаю только когда.

— Если захочешь.

Она думает, что я говорю это просто, чтобы отвязаться, — я понимаю это по выражению ее лица. Ну что ж, быть может, так даже лучше. Быть может, если она сейчас разозлится на меня и скажет, чтобы я катился ко всем чертям, это будет самое правильное.

Но она этого не говорит. Она говорит: «Пока», и мы прощаемся и она уходит по шоссе, а я смотрю ей вслед. Знаю, что у нее сейчас очень скверно на душе, да и сам я отнюдь не чувствую себя на вершине блаженства.

IV

Так вот оно и тянется у нас все лето и всю осень, и снова подходит зима. Иной раз мы встречаемся с ней два раза на неделю, а иной раз не видимся дней по двадцать, а то и больше. Потом либо она звонит мне, либо я звоню ей, и нас снова бросает друг к другу. Она больше никогда не говорит о любви, и, в общем, кажется, мы оба решили принимать вещи такими, как они есть. Я нужен ей хотя бы так, потому что она знает: требовать большего — значит потерять меня совсем. Мне же временами кажется, что я никогда в жизни не захочу больше ее видеть, а временами у меня нет других желаний, кроме одного: раздеть ее и положить в постель. Только мы никогда не заходим так далеко. Не знаю, что бы она сказала, если бы я ей это предложил, но я еще не настолько рехнулся, чтобы пойти на такой риск, даже если она захочет. Но не думать об этом я не могу.

В октябре мне исполнился двадцать один год, и я начал приносить домой деньги за мой стол. Наша Старушенция как будто всегда мечтала закатить по этому поводу пир, но я сказал, что мне этого совсем не хочется, и они с отцом подарили мне шикарные золотые часы с браслетом.

Дня два спустя я встретился с Ингрид. Она прислала мне поздравительную открытку, и я поблагодарил ее, хотя считал, что зря она это сделала, потому что наша Старушенция, ясное дело, так и впилась в открытку глазами.

Вечер был прохладный, сеял обложной дождь, в кино смотреть было нечего, и я повел Ингрид в «Голубую птицу» выпить кофе. Обычно я не вожу ее в такие места. Легко можно нарваться на кого-нибудь из знакомых, и, уж конечно, они вообразят невесть что.

— Я думала, ты не придешь, — говорит Ингрид, когда мы усаживаемся за столик в углу. На ней зеленый плащ, он совсем промок на плечах. Она стаскивает с головы платок, волосы у нее тоже намокли и слиплись.

— Я был на донорском пункте. Совсем забыл, что мне назначено на сегодня, а то бы сговорился с тобой на полчаса позже.

— Я не знала, что ты сдаешь кровь.

— Да, время от времени.

— А как это получилось?

— Им потребовались новые доноры, и один из вербовщиков зашел к нам как-то вечером. Я решил, что раз им это так нужно, почему бы не сдать пинту-другую.

— А это больно, когда берут кровь?

— Нет, совсем не больно. Мой отец тоже сдает, да и многие еще. Когда к нам приходили, в нашем доме записалось еще двое.

Она ужасно фасонит, когда пьет кофе, — отставляет мизинец, как светская дама. У нее масса разных этих ужимок, от которых меня корежит.

— Я бы, наверное, не вынесла вида всей этой крови, — говорит она, — особенно своей собственной.

— Да ты там не видишь никакой крови. Банка все время стоит на полу. Можешь, конечно, увидеть, если подглядишь вниз, но тебя же никто не заставляет.

— А я думала… Я видела в кино…

— Это ты видела, как переливают кровь. Тогда банку подымают кверху.

— Ах, вот как.

— Потом они посылают тебе открытку — сообщают, как твоя кровь была использована.

— А твоя кровь была использована хоть раз при каких-нибудь необычайных обстоятельствах?

— Ну, видишь ли, у меня первая — очень распространенная — группа крови, да и сдавал-то я всего четыре раза. — Достаю из кармана небольшую синюю карточку и показываю сделанные на ней наклейки — по одной за каждую сдачу. — Чаще всего она идет на обычное переливание крови после операции. Но ведь это всегда приносит пользу. Невольно думаешь обо всех этих беднягах, которые в твоей крови нуждаются, и о том, что, как знать, может и ты когда-нибудь окажешься в таком же положении. Представляешь, как было бы паршиво, если бы им не смогли вовремя перелить кровь.